При виде юного доктора, листающего зачитанный «Атлас оперативной хирургии», у Линка упало сердце. Этому студенту еще требовался учебник.

Тут Браунинг повернулся к ним и сказал:

— К сожалению, джентльмены, я должен просить вас выйти.

Хершель не двинулся с места. Как из-под земли появилась медсестра. Она взглянула на Линка и попыталась его успокоить:

— Полковник, я уже работала с Браунингом. Он хоть и молодой специалист, но со скальпелем обращаться умеет, и он очень, очень тщательно работает.

Линк кивнул и тихонько вывел Хершеля из операционной.

Они вышли на улицу и сели на крыльцо. Стояла теплая весенняя ночь, и мирное небо было усеяно звездами.

У Линка с собой было курево. Он вынул изящный серебряный портсигар с эмблемой Третьей армии, достал две сигареты и протянул одну из них своему другу.

Его забил резкий кашель. Здравый смысл подсказывал, что курить вообще не следует. Но черт возьми, нужно же ему как-то отвлечься от тяжелых мыслей!

— Полковник, а вы женаты? — спросил Хершель.

— Это сложный вопрос, Хершель, — смущенно ответил тот. — Когда меня призвали на фронт, мы как раз собрались разводиться. Только оказалось проблемой найти штат, где взаимное презрение принимается в качестве весомого основания. Думаю, сейчас она уже вычеркнула меня из своей жизни. Но сына она оставила с моей матерью.

— Сына?

— Да, Линка-младшего. Летом ему уже исполнится десять. Если честно, все это время меня поддерживает только мысль о предстоящей встрече с ним. А у вас есть дети?

— Была дочь, — ответил Хершель внешне бесстрастно. — Когда нас привезли в наш первый лагерь, ей было около четырех. Нам сказали, что ее забирают в детский сад. Мы поверили, потому что хотели верить. Но в тот вечер, когда мы ее целовали на прощание, мы оба почувствовали, что видим ее в последний раз.

Он глубоко затянулся и добавил:

— Знаете, странная штука. После этого мы с Ханной даже имя ее не могли вслух произносить. Мы только смотрели друг на друга, чувствуя вину уже за то, что мы живы, а наша маленькая Шарлотта лежит где-то мертвая.

Наступило мучительное молчание.

Потом Хершель продолжил:

— А вскоре после этого и нас разлучили. Поверите ли, когда-то я был гимнастом, сильным как бык. И даже состоял в одном атлетическом клубе «только для христиан». Вот они и послали меня в каменоломню, как раба. До вчерашнего дня я так и не знал, что стало с Ханной.

Они искурили почти все сигареты, когда появился Браунинг, еще не снявший окровавленного комбинезона и устало потиравший глаза.

Оба вскочили на ноги.

— Ну как она? — почти в унисон вскричали они.

— Операцию перенесла хорошо, — ответил молодой человек. — Остается надеяться, что у нее хватит сил поправиться.

— А можно мне ее увидеть? — взволнованно спросил Хершель.

— Вообще-то было бы лучше дать ей сейчас выспаться. Да и всем нам это сейчас не помешает. — Браунинг глубоко вздохнул и мальчишеским тоном студента Оксфорда — каковым он до недавних пор и являлся — добавил: — Серьезно, ребята. При таком количестве витающих здесь микробов нам всем сейчас лучше на боковую.

Линк проводил Хершеля к его бараку. Оттуда доносились стоны. Узники получили свободу, но кого-то еще мучили кошмары.

— Полковник Беннет, как мне вас отблагодарить?

— Для начала можете называть меня Линк. И думаю, нам обоим надо как следует помолиться перед сном.

— Помолиться? — изумился Хершель. — Кому же мне молиться?

— Господу, надежде и спасителю нашему, — убежденно ответил Линк, — Сто двадцать девятый псалом: «Из глубины взываю к тебе, Господи… Ибо у Господа милость и многое у Него избавление». Знаете эти слова?

Хершель кивнул. Однако что-то не позволило ему промолчать и оставить веру Линка непоколебленной.

— Господь? Вы говорите мне о Боге? Когда-то я был правоверным иудеем. И вел праведную жизнь. Каждую субботу ходил в синагогу. И что я получил в награду? Думаете, теперь, после того как Бог позволил ни за что уничтожить всю мою семью, я могу молиться? Разве я могу верить в Бога, который посылает людям наказание за несовершенные грехи? Простите, но моя вера улетучилась вместе с дымом из крематория.

Линк не сумел найти нужных слов. Поэтому он просто пожал Хершелю руку, которую тот схватил обеими руками, с жаром воскликнув:

— Единственное, во что я теперь могу верить, это то, что дали мне вы! Я верю в человеческую доброту.

Они распрощались. Линк медленно брел мимо караульных, машинально отдавая им честь и думая о том, как он объяснит все это своему сыну.

Он сел на край койки, склонил голову и начал молиться.

На другое утро он проснулся совсем больным. В висках у него пульсировала кровь, а спина, руки и ноги ныли. Проклятый грипп, никак от него не избавишься! Стоя под душем, он заметил на груди и животе какие-то синюшные пятна.

«Только этого мне не хватало! — подумал он — Клопы, что ли?»

Он выпил две таблетки аспирина, надел шинель и вышел на построение.

Перед полуднем он улучил несколько минут, чтобы справиться, как дела у Ханны. Ее уже перевели в барак, и с ней неотлучно находился Хершель.

— Ну как она? — спросил Линк.

Хершель улыбнулся:

— Мы все утро проговорили. Жар у нее спал, и молодой доктор говорит, что есть надежда. Подойдите, пожалуйста, я вас познакомлю.

Представляя жене своего спасителя-американца, Хершель произнес по-немецки целую речь, заставившую Линка заподозрить, что он весьма преувеличил его заслуги.

Ханна попробовала улыбнуться и хриплым голосом прошептала:

— Хершель говорит, вы так много для меня сделали!

— Никак нет, мэм, это его заслуга. Я только выполнял роль посредника.

— Нет-нет! — возразил Хершель. — Если мы когда-нибудь еще будем счастливы, то благодарить надо будет вас!

Линк был тронут.

— Что-нибудь еще я могу для вас сделать? Вас хорошо кормят?

— Все отлично, — заверил Хершель. — Демоны ушли, и мы можем дышать полной грудью. А это самое главное.

Внезапно Линка Беннета прошиб пот. Должно быть, в бараке было слишком натоплено. Да нет, фашисты не больно-то утруждали себя созданием удобств для заключенных. Зря он напялил шинель. У него закружилась голова, стало нечем дышать. Он как можно скорее прошел к двери, распахнул ее, вышел на бодрящий апрельский воздух. Тут он потерял сознание и упал на землю.

Он медленно приходил в себя, но ясность рассудка все не возвращалась. Правда, он ощущал подушку под головой, стало быть, он лежал в постели. Кроме того, он различал сердитые голоса.